Stalag Null

В битве обложек, по-моему, побеждает оригинальная, но обе хорошо соотносятся с текстом 😱 если та, что справа 💅 если та, что слева

Тут на русский внезапно перевели книгу Скотта Пула (он историк, но занимается скорее cultural history) о взаимосвязи ПМВ и "золотого века" хоррора. Я эту книгу читала еще когда она вышла шесть лет назад, и она показалась мне очень любопытной. Где-то в глубине культурного слоя канала даже лежит текст "по мотивам" (доставать я его, конечно же, не буду, некропостинг какой-то). И с одной стороны, это далеко не первостепенная книга, которую о ПМВ стоит прочитать, и в ней есть эта чрезмерная культорологическая легкость. С другой стороны, поговорить и правда есть о чем – войны серьезно влияют на культуру, причем разные войны по-разному. После ПМВ действительно случился расцвет жанра ужасов: и в кино, и в литературе. А еще между культовыми произведениями хоррора 1920-1930-х и Первой мировой существует не всегда очевидная, но прямая связь. Фриц Ланг воевал и заработал ПТСР; Фридрих Мурнау как-то про своего Носферату сказал, что "война – это вампир"; противогаз сделался излюбленной составляющей эстетики ужасного, а травма и вызванное ей безумие – излюбленным мотивом; визуальная составляющая золотого века хоррора много и плодотворно питалась специфическим визуалом ПМВ. В общем, это подходящая книга, чтобы вспомнить: изучение войн не заканчивается собственно самими войнами. (Чудовищно держусь, чтобы не начать рассказывать про обскурный кинохоррор Интербеллума и его связи с ПМВ)

(3) Впоследствии "газовые специалисты" по-разному оценивали свой вклад в войну. Кто-то раскаивался, кто-то продолжал считать, что для победы Германии приемлемы любые методы. Судьба же Фрица Хабера сложилась парадоксально. Победители считали его военным преступником, и после поражения Германии потребовали его выдачи; сам он, ярый немецкий националист и патриот, болезненно переживал итоги войны. Но потом все как-то наладилось, и Хабер вернулся в свой институт и к своим научным занятиям. А в 1918 году он получил Нобелевскую премию. Процесс Хабера-Боша, за который, собственно, Хабер и был награжден, сделал возможным массовое и недорогое производство удобрений — т.е. Хабер буквально вложился в рост производительности сельского хозяйства, а значит, и в борьбу с голодом. В этом смысле Хабер идеально воплощал в себе ту противоречивость прогресса, которая обнажилась в Первой мировой. Хабер одновременно был военным преступником и благодетелем человечества. Одни и те же занятия, одни и те же идеи, одни и те же структуры, одни и те же промышленные мощности производили удобрения и отравляющие газы. Как указывают многие исследователи, технологический прогресс – штука двойственная, и совершенно точно не нейтральная. Он содержит в себе и потенциал для эскалации насилия (а вредить способен не только людям, но и окружающей среде). И он же содержит в себе несомненную пользу – технологический прогресс действительно делает жизнь людей благополучнее и комфортнее. А что самое важное, двойственность эта неразрывного характера – как две стороны у медали, или как два лица у античных божеств. *** В качестве эпилога здесь должны появиться еще две истории. Во-первых, у Фрица Хабера была жена, Клара Иммервар – тоже химик, и тоже очень талантливая. 1 мая 1915 успех Хабера под Ипром отмечали званым ужином, а ночью, после того, как гости разошлись, Клара покончила с собой, выстрелив из пистолета себе в грудь. Хабер спал под снотворным и ничего не услышал, а Клару нашел их тринадцатилетний сын. До сих пор до конца непонятно, почему она покончила с собой. Клара очевидно была несчастлива в браке, и ей пришлось оставить занятия наукой, – но какую-то роль, видимо, сыграло и ее несогласие с тем, как именно использовал химию на войне ее муж. Вторая история будет совсем короткой. Уже после ПМВ одна из научных структур под руководством Фрица Хабера разработала эффективный пестицид. Производить и продавать его стали под названием "Циклон-Б". (Отравляющие газы действительно сыграли колоссальную роль в будущей войне. Только вот не на поле боя – а в программах уничтожения этнических и национальных сообществ. Это опять история о том, что именно определенная технология делает возможным чудовищное, промышленных масштабов насилие). * начать тут *

(2) Изначально план выглядел так: раз уж фронт встал, и воюющие армии закопались в землю, то требуется какое-то средство, которое прорвет оборону противника и – желательно – справится с окопами. Для этого-то Фриц Хабер и предложил использовать газы, а конкретнее, хлор. Хлор тяжелее воздуха, значит, он сможет заполнить траншеи, изгнав либо убив вражеских солдат, которые в них укрываются. Кроме того, хлор не нужно было производить специально: он образовывался как побочный продукт одного из популярных промышленных поцессов. Хабер был уверен – и сумел убедить остальных – что газовая атака под Ипром станет переломной в войне, что она принесет Германии безоговорочную победу. Этим аргументом ему удалось перебить даже Гаагские конвенции, которые вообще-то химическое оружие запрещали. Если газовая атака поможет окончить войну, то это и будет подлинно гуманным решением; пусть лучше несколько тысяч мучительно задохнутся от хлора, чем миллионы будут воевать еще несколько лет. Здесь хорошо виден технократический подход, сформированный "культом Прогресса": в кризисной ситуации должна явиться НАУКА; лишь она сумеет изыскать самый эффективный способ преодоления кризиса. Если задача состоит в том, чтобы разово убить побольше людей, ну значит так тому и быть. Проблема, однако, в том, что Хабер сильно ошибался и касательно военных последствий. Вместо того, чтобы закончить войну, применение химического оружия способствовало эскалации насилия. Во-первыэ, армии Антанты принялись разрабатывать и использовать свои собственные отравляющие газы. Следующие годы ПМВ превратились в газовую гонку, где каждая сторона применяла все более и более смертоносные средства. Во-вторых, химическое оружие расширило войну, сделав трехмерной (в дополнение к земле и небу); вепонизировав сам воздух. Отравляющие газы, не став самым смертоносным оружием ПМВ, заслужили репутацию самого пугающего и ненавистного. *** Психику комбатанта хранила в т.ч. надежда на счастливую случайность: и пуля, и снаряд могут все-таки не попасть. Ядовитое облако не оставляло такой надежды. Химическое оружие пугало тем, как именно оно воздействует на человека. Мучительная смерть от удушья, слепота, чудовищные поражения кожи и внутренних органов. Это был невидимый враг – ранние атаки, вроде той же Ипрской, было легко распознать, но газы эволюционировали, совершенствовались, теряли цвет, запах. "Король газов" (горчичный) вообще действовал не сразу, а через несколько часов – зато действовал наверняка. Газы отравляли воду, еду и одежду; типичный пейзаж Западного фронта в 1918 – это постапокалиптическая ничья земля, с воронками от снарядов, заполненными горчичным газом. Даже металлическое оружие от взаимодейставия с газами обретало странный, причудливый оттенок. Газовых атак страшно боялись. Неподготовленные подразделения впадали в панику от одного звука газового колокола, но паника делала лишь хуже (американцы, например, несли большие потери от газов в 1918). Средства защиты, такие, как противогазы, помогали, но в них тяжело было находиться дольше нескольких часов, а еще тяжелее было действовать. Химическое оружие не стало чудо-оружием, но оно сыграло свою роль в войне – как средство, которое калечило одних и ужасало, деморализовывало других. Которое превратило поле боя в ядовитую пустыню, а солдат – в "людей лишь наполовину...в человекообразных овощей", как писал один мемуарист. *** А после войны наступила эра расцвета химического оружия. Развитие авиации и наследие концепции "тотальной войны" навело военных теоретиков на мысль: а что если бомбить города противника газовыми бомбами? И военная литература, и фантастика Интербеллума полнится пугающими картинами – миллионы гражданских задыхаются в газовых борбардировках, целые регионы становятся необитаемыми. Европу объял "газовый психоз" — страх перед будущим газовым холокостом (такая штука, как силы гражданской обороны, стали создаваться в разных странах именно в это время).

Вопреки распространенному мифу, первыми химическое оружие применили не немцы. Еще с первых месяцев войны французская армия использовала в своих атаках слезоточивый газ (изначально, кстати, разрабатанный для того, чтобы разгонять демонстрации в городах). В чем немцы стали первыми – так это в применении смертельно ядовитых видов химического оружия. (В Первую мировую все это дело без разбора называли "газами", мы тоже так будем). *** Первая масштабная газовая атака была проведена 22 апреля 1915 года недалеко от бельгийского города Ипр. Выглядело это впечатляюще: вдоль семикилометрового участка фронта немцы разместили пять тысяч цистерн, и выпустили из них 168 тонн хлора. Желто-зеленое облако высотой с девятиэтажный дом доползло до французских позиций, убило примерно полторы тысячи солдат и обратило в бегство остальных. Немцы успешно продвинулись вперед; участок фронта, который они смогли занять благодаря газовой атаке, был невелик – зато удерживали они его следующие два года войны. *** Химическое оружие в ПМВ почему-то заслужило славу неэффективного. Ни один участник Первой мировой с этим бы не согласился. Отравляющие газы не сумели стать чудо-оружием – т.е. тем средством, которое покончило бы с окопным тупиком и принесло бы победу в войне. Но таким средством не смогли стать ни танки, ни аэропланы, ни что бы то ни было еще. Зато химическое оружие трансформировало войну и мир в целом. В этом смысле Битва на Ипре 22 апреля 1915 действительно изменила историю. *** Не Фриц Хабер, конечно, изобрел химическое оружие, или хотя бы какой-либо из видов отравляющих газов. Но он был тем, кто предложил пошаговый план применения газов на войне. У Фрица Хабера имелось несколько судьбоносных достоинств: он был очень способный химик, и он возглавлял ключевой исследовательский институт. Кроме того, у него был большой опыт работы в промышленности, и он хорошо понимал, как устроена бюрократия, военная и гражданская. До Первой мировой сотрудничество военных и ученых был спонтанным и бессистемным. Но ПМВ потребовала иного: тот тип войны, который обнаружил себя в 1914 году, нуждался в массовом, быстром и высокотехнилогичном производстве. Противники соревновались друг с другом в бесконечных инновациях, каждая могла стать тем самым вожделенным чудо-оружием, которое покончит с окопным тупиком. В этих условиях военным, ученным и промышленникам пришлось учиться сотрудничать системно и институционализированно; именно тогда стало формироваться то, что сейчас называется военно-промышленным комплексом. Химическая военная промышленность была одним из локомотивов этого процесса, а Фриц Хабер – его сердцем. Газовые атаки требовали всесторонней вовлеченности ученых – химическое оружие было слишком сложным и наукоемким. "Газовые специалисты" (так этих ученых называли) придумывали, какие газы можно было бы использовать, тестировали их, совершенствовали. А дальше приезжали на фронт, чтобы настроить и отладить весь процесс применения химического оружия. Своих "газовых специалистов" Хабер тщательно отбирал. Тех, кто сомневался, или кому применение газов казалось этически сомнительным, Хабер лично уговаривал. Уровень и научную значимость хаберовских "газовых специалистов" ярко демонстрирует тот факт, что минимум четверо из них – Отто Ган, Густав Герц, Джеймс Франк и Ханс Гейгер были будущие нобелевские лауреаты.

(Ну и в качестве объявления: буду сегодня в 19:30 по Белграду читать для патронов лекцию о причинах ПМВ, к юбилею так сказатб. Поскольку на стрим про это меня никто не позвал, то планирую сама три часа рассказывать о том, что неправильно из Германии делать главную виновницу конфликта, почему книга Кларка называется "Сомнабулы", почему Николай II сперва отозвал приказ о всеобщей мобилизации, и как все-таки неполезно иметь маленькое клиентское государство, увлеченное ирредентистскими проектами. Добавляйтесь на бусти и bmac, там помимо всего уже 20 часов лекций лежат 💅) Ну а картинка симпатичная – это в Нидерландах было отпечатано, по случаю начала войны.

Тизер к следующему посту: В 1918 году, еще пока шла война, Адольф Гитлер пару месяцев подрабатывал тестированием разных моделей противогазов и газовых масок. (Устроился тестировщиком, но есть нюанс)

🚩СТРИМ НА РАБКОРЕ Сегодня у нас в гостях блогер Михаил Пожарский и историк София Широгорова, с которыми мы будем обсуждать тему философии войны. 🔴Как отвечает философия на вызов войны? 🔴Какие есть позиции философии касательно войны? 🔴Почему гости готовы развивать концепцию справедливой войны Фомы Аквинского? Ведущая: Анна Очкина Об этом и многом другом поговорим сегодня в 20:00 по мск. Мы ждём вас!

(На всякий случай: говорим с Василом, Ваганом и Константином о войне и насилии в аниме, если интересно, подключайтесь)

Речь зашла о "внутренней эмиграции" в Третьем Рейхе, и я сразу вспомнила кое-кого, кому удалось благополучно отсидеться – будучи не рядовым человеком, а прямо врагом для НСДАП. Это, конечно, художник Отто Дикс. Предыстория Дикса кажется ожившим литературным штампом. В 1914 года он добровольно и восторженно отправился на войну, а вернулся оттуда законченным пацифистом. Важное уточнение: Дикс оттарабанил все четыре года пулеметчиком, т.е. служил в самом пекле. По интенсивности своего фронтового опыта он превосходил многих знаменитых участников ПМВ. Дикс был человек неразговорчивый, и мало рассказывал о том, что с ним просходило на войне (да и вообще был скуп и сух в смысле публичного, речевого выражения своей позиции – он и политику не комментировал особенно, и работы свои не стремился объяснять). Для него живопись выражала все то, что он хотел донести. Дикс начал рисовать войну, желая честно передать то, что он видел. Его работы сделались сенсацией; ироничные и безжалостные даже по тогдашним меркам, они сразу стали частью антивоенного канона. (Чтобы вы в целом представляли: например, картина 1920 г., изображавшая искалеченных ветеранов ПМВ, носила авторское название "На 45% годны к службе".) Разумеется, нравился такой подход далеко не всем. Изрядная часть веймарской общественности была шокирована тем, как Дикс изобразил фронтовые реалии. Националистическая пресса 1920-х полна возмущенными статьями в духе "ветеран Войны и кавалер Железного Креста пришел на выставку и ВОЗМУЩЕН лживой мазней художника Отто Дикса". Особенно много противоречивых эмоций вызвала моя любимая серия гравюр "Der Krieg", "Война" – люди требовали убрать это дело с глаз долой как оскорбляющее ветеранов. Ну и нацисты Дикса, разумеется, терпеть не могли. Как только они пришли к власти, за него тут же взялись. Дикса уволили из Дрезденской академии искусств, его работы изъяли из музеев и галерей, его военные полотна попали на печально знаменитые выставки "дегенеративного искусства", а кое-что из известного нацисты вовсе уничтожили. Пресса полоскала живопись Дикса на все лады: павшие германские герои достойны-де памятника за свою героическую смерть, а на картине художника Отто Дикса "Траншея" они гниют! валяются в грязи! их едят крысы! Дикс остался без денег, без возможности выставляться и зарабатывать, а какое-то время и вовсе ходил по краю: нацисты собирались отправить его в концлагерь. В гестаповском досье на Дикса есть знаменитая приписка за 1933 год: "Как, эта свинья до сих пор жива?" Но, несмотря на все это, Дикс не уехал из Германии. Когда его уже потом спросили, почему, он ответил коротко: "Это не в моем стиле." (Как я уже упомянула, он был скуп на слова.) Остаться для Дикса означало забраться глубоко в раковину. Он и так считался врагом и неблагонадежным, его держали под постоянным наблюдением, арестовывали, обыскивали и т.п., и он постарался обезопасить себя, отстранившись от публичной жизни как только возможно. Он уехал в сельскую местность, в своего рода внутреннее изгнание, и полностью сосредоточился на живописи. Рисовал он, при том, в основном пейзажи и религиозные сюжеты – условно безопасные жанры. И так, в этом внутреннем изгнании, Дикс дотянул, хоть и не без проблем, до конца нацистского режима, а после 1945 прожил еще двадцать с лишним лет. Так что этот случай "внутренней эмиграции" можно счесть успешным. Дикс так и остался одним из самых знаменитых немецких художников ХХ века. Даже если вам незнакомо его имя, вам попадались его картины. Знаковый спор уехавших и оставшихся обошел его стороной. Интересно, конечно, что бы он ответил апологетам повальной вины оставшихся, Томасу Манну тому же – но, как я уже сказала, Дикс был не большой любитель поговорить.