Расцветы Красоты

Вот и случилось то, чего я всегда ждал, как самого страшного, и все-таки ждал. Может быть, для того, чтобы узнать всю меру своей подлости, даже не подлости, а эгоистической наивности. И всё же, я никак не думал, что это так тяжело, и настоящим эгоистом быть — кишка тонка. Утром, когда солнце пробивалось сквозь штору, и комната была похожа на детскую,— пришла телеграмма: «Ваш отец умер сегодня ночью». Как будто при всех хлестнули по морде грязной метлой — ощущение ошеломляющее по своей наготе и грубости. Как они осмелились написать слово «умер»? А потом опять ужасное по безысходности чувство: где-то была допущена ошибка, всё еще можно было исправить, страшная ошибка, когда мы вдруг выпускаем из рук жизнь близких людей. Настоящей, самоотверженной любовью можно удержать близкого, родного человека на земле, как бы он не склонялся к смерти. Если б я поехал, если б он знал, что я его люблю, как я это знаю сейчас, какие-то неведомые силы удержали б его в жизни, несмотря на склерозированный мозг, несмотря на больное, усталое сердце. Я его предал. Он это почувствовал бессознательно и отказался от жизни. Всё остальное делалось формально, санатории и больницы не спасут, если человек решил умереть. И в этом смысле мое второе предательство — то, что я не поехал его хоронить, — уже не играет роли. (Юрий Нагибин. Дневник / 4 апреля 1952) Иллюстрация: James Ensor. My Dead Father, 1888

СОЛНЦЕ ДРЕВНЕЕ Солнце древнее над камнем обветшалых укреплений, занесло песком цистерны, и засохла грязь на стенах опустевших старых складов войска с саблями кривыми. Час желтеет; под ногами скрип соломы на ветру. А внизу ржавеют пушки – бесполезное железо. Никому до них нет дела здесь в порту, где пахнет илом, где так ровно дышат двое под загруженным вагоном: мирно спят они в прохладе за огромным колесом. (Jürgen Theobaldy) Пер. Евгений Колесов

Отождествлять все нематериальное с сакральным или духовным — чистая глупость и опаснейшая ошибка, возникшая в результате оптической иллюзии, оставшейся от разделения реальности на две области картезианским дуализмом. Но это ошибка, которая очень распространена в новых религиозных движениях на Западе и особенно в Америке сегодня, ошибка, которая в определенных случаях может открыть душу человека для самых инфернальных и рассеивающих влияний, выводя личность тех, кто становится их жертвой, из равновесия. Отождествлять нематериальное с духовным — значит неправильно понимать природу Реальности, сложность человеческой души, источник и реальность зла, а также духовную работу, необходимую для достижения Источника Жизни, который один может удовлетворить постоянную, а не иллюзорную и преходящую духовную жажду человека. (Seyyed Hossein Nasr. Islam and the Plight of Modem Man)

ДВА МОЛЧАНИЯ Два наших молчания переговариваются меж берегами времен. Им незримым беззвучием откликается лира. Одно молчание вопрошает, другое ответствует: они через вечность друг друга зовут, не произнося имен: Я и Ты, разлученные образом мира. Так они текут вверх и вниз, меняются местами и замолкают снова. Даль веков щеки их холодит как бриз. Понимание невыразимо, и потому взаимно. Оно и есть творящее слово. (Арье Ротман) Иллюстрация: Jiǎ Zhāngkē. Sanxia haoren, 2006

ОСЕННЕЕ УБЕЖИЩЕ В вечернем парке мгла облита сиянием месяца, деревья без листвы, ветви покаянно пропадают в пустоте неба. Ещё рано, и хотелось бы удержать те, при свете солнца увиденные лица и дела, те, в горячем небе некогда дрожавшие страсти и обманчивые идеи. Те, ныне лишённые красок образы, в сердце утаённые, те возвышенные миражи, на серости неба ставшие ничем иным, как увядшими цветами, и мёртвой пылью их разносят ветры осеннего ненастья. Мечты мои, гибнущие на краю ночи, так хотел бы я вас перенести к той библейской минуте творения, когда стал свет и ещё никто не знал о том, что ничего не останется кроме мрака. (Krystian Medard Manteuffel) Пер. Лев Бондаревский Иллюстрация: John Atkinson Grimshaw. Waterloo Lake, Roundhay Park, Leeds, 1872

«ВООБРАЖЕНИЕ – ЕДИНСТВЕННЫЙ ДАР, ПОЗВОЛЯЮЩИЙ ВЫНЕСТИ ЭТУ ЖИЗНЬ» Мир при­надлежит черни, она подавляет своей численностью, она пишет законы, она создает его по образу своему. Искусство и любовь, природа и человеческое даро­вание, дружба с себе подобными, восторги творчества, деятельность — разве нам нечем заполнить свое суще­ствование? Сердце человека так открыто чувствам и мыслям, так неисчерпаемо богато! Человеческое тело знает, как наслаждаться, а природа его вечно прекрасна! Почему бы не черпать обеими руками все эти радости, все эти мгновенья счастья, зачем блекнуть, меняться к худшему, пока смерть не скажет: «Всё, хватит!». Однако человек так хорошо создан, что из всех невзгод, которые ему довелось привнести в свою жизнь, смерть стано­вится самой ничтожной. Все испорчено в этой жизни. Только сфера искусства остается убежищем, она един­ственная неподвластна произволу, недоступна бездарю и негодяю. Из всего, что служит человеку, воображение — единственный дар, позволяющий вынести эту жизнь. (Марианна Веревкина. Письма к неизвестному) Иллюстрация: Илья Репин. Портрет Марианны фон Верёвкиной, 1888

Ребенку, который спросил бы меня, что такое красота, – а это мог быть только ребенок, потому что только в этом возрасте есть жажда вспышки и озабоченность главным, – я бы ответил так: прекрасно всё, что отдаляется, задев нас. Прекрасен тот глубокий дисбаланс – нехватка устойчивости и голоса, – который вызывает в нас этот лёгкий взмах белого крыла. Красота – это всё то, что проходит сквозь нас не замечая, внезапно увеличивая лёгкость жизни. Я бы показал ему небо, где ангелы, вытирая руки об облако, дарят картину Тёрнера, и я бы взял для него горсть этой земли, по которой мы идём. Я бы сказал ему, что книга подобна песне, что она – ничто, что она призвана сказать всё, что мы не умеем сказать, и разрезал бы для него апельсин. Прогулка продолжилась бы до позднего вечера. В тишине мы бы наконец узнали, он и я, ответ на его вопрос. В светлой необъятности тишины, в которой слова звучат, не нарушая её. (Christian Bobin. Le huitième jour de la semaine) Иллюстрация: Nuri Bilge Ceylan. Mayis sikintisi, 1999

​​«Если бы мы захотели выявить характерные черты современного нигилизма, то нам пришлось бы искать их в техническом устройстве окружающего мира. По сути, так было со времен первой вспышки нигилизма XX века: уже мысли Ницше можно назвать нигилизмом, и притом не "пассивным", а "активным". Только подумайте о кристально чистом, бесстрастном анализе, проведенном таким выдающимся наблюдателем, как Эрнст Юнгер. Начиная с постепенного превращения человека в "рабочего", притом человека не только как социального индивида, но как метафизического человека, а также принимая во внимание механизацию военных конфликтов (уже Первую мировую войну можно назвать войной сырья и технологий), Юнгер почувствовал, что глубочайший смысл нигилизма следует искать не в духовной слабости эпохи декаданса, а в военно-ориентированной системе общества. Не в болезни упадка древних ценностей, а в новом "физическом здоровье", рожденном в утрате окончательного ощущения реальности, больше не имеющей ничего общего с упорядоченной системой. Другими словами, нигилизм необязательно приведет к победе "хаоса", это может быть его побочным эффектом, а не отличительной чертой. И напротив, по мнению Юнгера, именно в "больших упорядоченных системах" такое условие нашло бы наиболее благодатную почву, так как "порядок не только приветствуется нигилизмом, но и является его частью". По этой причине Юнгер с глубокой печалью замечает, что в концентрационных лагерях, то есть именно "в тех местах, где нигилизм демонстрирует свои самые тревожные стороны, например, в местах физического уничтожения, господствуют трезвость, гигиена и строгий порядок". И чем быстрее нигилизм приближает "исчезновение [Schwund]" мира, тем быстрее побеждает порядок Левиафана — государства, которое все контролирует и всем распоряжается» Константино Эспозито, «Современный нигилизм».

Зачем, зачем неумолимо наждачкой опыта и лет с вещей стираются незримо душа и свет? О Господи, пока на свете дышу, позволь ещё хоть раз увидеть мир как видят дети, из детских глаз: открыть за каждым поворотом, забором, улицей, углом вселенную… А ныне что там? Ну двор, ну дом… Но удивительное детство и не вернуть, и не вернут, и жизнь теперь не цель, но средство, тяжёлый труд. (Александр Дьячков) Иллюстрация: Arthur Hammond. Child Gazing in Fish Bowl, 1910-1920

«ИЗ СТРАНЫ САМЫХ ХОЛОДНЫХ ПРОПАСТЕЙ» В 1974 году я поехала на Гегелевский конгресс, там было семьсот человек со всего мира. Никто меня не приглашал, я как самозванец приехала, сняла комнату в Москве и пошла туда. Я разговорилась там с несколькими немцами. В том числе рассказывала, как у нас любят Хайдеггера. Один из немецких участников подошел ко мне и попросил написать Хайдеггеру письмо: «Он будет так рад. Он думает, что в России его не знают, что здесь вообще нет мысли…». На следующий день я написала письмо, философское и восторженное, тайно передала его уезжающему немцу. Помню, что там были слова: «Aber wo die Gefahr ist, waecht das Rettende auch» (Но там, где опасность, там растет и спасение) – это Гёльдерлин, которого я очень люблю. Недавно друзья из Германии прислали мне книгу бременского друга Хайдеггера. Хайнрих Виганд Петцет («Идти навстречу одной звезде». Встречи с Мартином Хайдеггером) описывает 85-летие философа: «Хайдеггер – ко всеобщему удивлению – поднялся и произнес короткую, но захватывающую речь. Она начиналась так: "Молчание – это благодарность возраста…". Затем он прочел письмо русского философа из Ленинграда, которое пришло утром того же дня. Она писала "из страны самых холодных пропастей"… из страны, где "в душах многих живет великая решительность" (Grossentschiedenes in den Seelen tragen) и "где, несмотря на преграды, все полны слуха". Это письмо стало одной из самых больших радостей для мыслителя». Написала я в августе, а в сентябре Хайдеггер уже ответил мне, он получил мое письмо в свой день рождения. Оно начиналось: «Vielen Dank fuer Jhren wuenderbaren, einsichtsvollen Brief…» (Большое спасибо за Ваше чудесное, проникновенное письмо…). На это его письмо я сразу же ответила ему, и основной вопрос там у меня был такой: «Что вы делаете, когда бытие ускользает от вас?» У него есть понятие «ускользание бытия» — «эпохе», «воздержание» по-гречески: он говорит, что вся история человечества есть история воздержания от бытия. Я пишу, так сказать, с экзистенциальной точки зрения — что в этой скуке, мировой ночи, нужно делать, когда бытие от нас ускользает. Как нам быть? Вместо ответа Хайдеггер прислал мне свои еще не опубликованные стихи. Он увлекался Японией, вообще Востоком. Помню только одно: «Je seltener die Dichter, desto einsamer die Philosophen. So ergeht die Zeit» (Чем реже поэты, тем более одиноки философы. Так проходит время). Ничего от нашей переписки у меня не осталось. Во времена перед высылкой я уже не жила дома (чтобы КГБ своими визитами не травмировал моих больных родителей), многое исчезло. Я выехала в Вену лишь с визой и Евангелием в руках. Когда позднее я выступала во Фрайбурге, уже будучи высланной из России, подписывала свои книжки (было много людей, в те времена тысячные толпы ходили на такие выступления), и вдруг ко мне подошел какой-то высокий господин и говорит: «Подпишите Хайдеггеру». Я автоматически подписываю, а он говорит: «Мой отец очень вас любил». Тут меня ударило, что это же Хайдеггер, посмотрела на него, а он говорит: «Я Герман Хайдеггер. Может быть, вы нас посетите? У меня есть ваши письма и прочее». Он как раз готовил издание трудов Хайдеггера, отец никому больше не доверил это дело, хотя вокруг него вилось много народа. Рано прервалась наша короткая переписка. Я помню, так и не получила от величайшего мыслителя ответ на мой вопрос: «Что вы делаете, когда эпоха ускользает от вас?» Поздний Хайдеггер много писал о скрывающемся характере эпох (эпоха – ускользание). (Татьяна Горичева. Из интервью)