Дмитрий Травин

Наконец, я узнал, какое литературное произведение оказалось самым влиятельным в истории человечества. Мы обычно думаем, что мир перевернул «Толстоевский». Но на самом деле его влияние на широкие массы ничтожно. Меняются ведь лишь те немногие, кто к этому заранее готов, и кто ищет среди властителей дум своего духовного учителя. Англичане напирают обычно на влияние Уильяма, ихнего, понимаете ли, Шекспира. Читают Шекспира и впрямь многие, но в чем его влияние вряд ли хоть кто-то из шекспироведов может конкретно указать. «Душить или не душить: вот в чем вопрос», - задумается тот, кто прочитает «Отелло» и поставит себя на место мавра венецианского. Но непонятно, что в этом случае конкретно советует делать автор. Модное нынче либертарианское учение утверждает, что самым влиятельным для мыслящего человека романом стал «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд, поскольку лишь в нем проповедуются индивидуализм и созидание, которые делают наш мир богаче. Но, увы, сторонников либертарианства в этом мире по-прежнему мало. Наконец, каждый молодой человек скажет, что нет в литературе ничего влиятельнее цикла о Гарри Поттере. Все хотели бы учиться в Хогвардсе, летать на метле и знать, как, наконец, расправиться с тем, кого нельзя называть. Однако никто еще не нашел ни на одном вокзале платформу «Девять и три четверти». Продолжая читать только что изданный НЛО трехтомник Юргена Остерхаммеля «Преображение мира. История XIX столетия», я обнаружил, что самым влиятельным литературным произведением в истории человечества был, конечно, совершенно позабытый сегодня роман «Джунгли» Эптона Синклера. В нем автор, разоблачающий капитализм и всё, с ним непосредственно связанное, так колоритно описал знаменитые чикагские бойни и процесс производства мяса, что спрос на мясо в США на какое-то время снизился. Столь конкретного практического результата никакие Толстоевские и прочие Шекспиры никогда не достигали. Любопытно, что в старой отцовской библиотеке этот роман есть. Я в детстве много раз держал его в руках, но так и не прочел. Может, поэтому не стал вегетарианцем.

Все знают, что первую линию лондонского метро открыли всего лишь через два года после отмены крепостного права в России. Этот факт часто используется для того, чтобы показать гигантский масштаб нашего отставания. Отставание и впрямь было: первая московская линия появилась на 70 лет позже. Но есть нюансы. Дело в том, что к концу 1850-х гг. в Лондоне не было не только метрополитена, но… и канализации. А это свидетельствовало, скорее, не об успехах, а о провалах хваленой британской модернизации. Даже богатые дома стояли над выгребными ямами. Запах приходилось забивать духами и одеколонами, а фекалии попадали в Темзу, где сдох от нечистот лосось, водившийся еще в конце XVIII века. Хуже всего было то, что подобная антисанитария способствовала распространению болезней. Вопрос о реконструкции города обсуждался годами, но дело с мертвой точки не двигалось до тех пор, пока в июне 1858 г. Лондон не поразила Великая вонь. Запашок шел с Темзы, и парламентарии, трудившиеся в знаменитом здании, расположенном на берегу реки, постоянно вдыхали «запах своих избирателей». Столь тесный контакт с избирателями побудил, наконец, власти решить вопрос о строительстве канализации, благо технические и финансовые возможности передовой промышленной державы были весьма велики. За десять лет в Лондоне проложили много миль канализационных тоннелей, часть из которых оказалась столь высокой и широкой, что хоть паровоз с вагонами по ним пускай. И действительно, возникла мысль о том, что если по подземным тоннелям могут передвигаться отходы человеческой деятельности, то и сама человеческая деятельность тоже в них может осуществляться. Так началось строительство метро, представлявшего собой нечто вроде «побочного продукта» канализации. Великая вонь с годами забылась, а великие технические достижения остались в памяти благодарных потомков, гордящихся первым в мире метрополитеном. Эту неожиданную метро-канализационную историю я вычитал из только что появившегося в продаже трехтомника «Преображение мира. История XIX столетия» Юргена Остерхаммеля, изданного «Новым литературным обозрением». Пока одолел лишь первый том, но быстро продвигаюсь вперед.

Как убивают детство Который уже день наблюдаю у себя под окном одну и ту же картину. Наблюдаю с большим удовольствием, хотя работать над книгой это действо немного мешает. Прямо под окном у меня находится детский садик. Практически все лето там по утрам врубают для малышей бодрую музыку, и те вместо унылого копания в песочнице весело пляшут на лужайке вместе с воспитательницами. Радость, визг, выплеск энергии… И взрослым тетенькам, кажется, проводить так время интереснее, чем стоять в сторонке, вполглаза поглядывая за детьми, и обсуждать кто что купил, где и почем. Живу я над садиком уже почти четверть века, но это незамысловатое веселье появилось только сейчас. Сменился персонал, что ли? Другую картину наблюдаю на стадионе соседней школы. Выхожу по утрам заниматься на тренажерах, расположенных возле стадиона, и вижу именно то, что видел, когда сам еще был школьником. Голосистая училка орет на всю округу: «Построиться парами». Кучка ее учеников строится и затем все по очереди делают забег метров на сто, который физически детей не развивает и нужен лишь для фиксации результатов и записи их в соответствующий журнал. Погода прекрасная, школьный стадион рядом стоит пустой. Казалось бы, дайте детям поиграть в футбол, чтобы по-настоящему размяться после многочасового сидения на уроках. Но, нет: запись в журнал важнее физического развития, отчетность о проведении урока важнее самого урока и тех задач, которые перед ним должны ставиться. Через несколько лет веселые, жизнерадостные детишки из садика вырастут и придут в эту унылую школу. Постепенно у них сформируется представление, что радость жизни всегда находится по другую сторону школьной ограды. Радость – это свобода, а школа – это несвобода и формализм, который надо просто перетерпеть в течение ряда лет. Но хорошо, что у них было хотя бы то лето, когда воспитательницы детского садика устраивали им простенькое веселье, не требующее ни специального финансирования, ни сложной методики, вырабатываемой хорошо оплачиваемыми чиновниками, отвечающими за правильное детство. Как убивают детство Который уже день наблюдаю у себя под окном одну и ту же картину. Наблюдаю с большим удовольствием, хотя работать над книгой это действо немного мешает. Прямо под окном у меня находится детский садик. Практически все лето там по утрам врубают для малышей бодрую музыку, и те вместо унылого копания в песочнице весело пляшут на лужайке вместе с воспитательницами. Радость, визг, выплеск энергии… И взрослым тетенькам, кажется, проводить так время интереснее, чем стоять в сторонке, вполглаза поглядывая за детьми, и обсуждать кто что купил, где и почем. Живу я над садиком уже почти четверть века, но это незамысловатое веселье появилось только сейчас. Сменился персонал, что ли? Другую картину наблюдаю на стадионе соседней школы. Выхожу по утрам заниматься на тренажерах, расположенных возле стадиона, и вижу именно то, что видел, когда сам еще был школьником. Голосистая училка орет на всю округу: «Построиться парами». Кучка ее учеников строится и затем все по очереди делают забег метров на сто, который физически детей не развивает и нужен лишь для фиксации результатов и записи их в соответствующий журнал. Погода прекрасная, школьный стадион рядом стоит пустой. Казалось бы, дайте детям поиграть в футбол, чтобы по-настоящему размяться после многочасового сидения на уроках. Но, нет: запись в журнал важнее физического развития, отчетность о проведении урока важнее самого урока и тех задач, которые перед ним должны ставиться. Через несколько лет веселые, жизнерадостные детишки из садика вырастут и придут в эту унылую школу. Постепенно у них сформируется представление, что радость жизни всегда находится по другую сторону школьной ограды. Радость – это свобода, а школа – это несвобода и формализм, который надо просто перетерпеть в течение ряда лет. Но хорошо, что у них было хотя бы то лето, когда воспитательницы детского садика устраивали им простенькое веселье, не требующее ни специального финансирования, ни сложной методики, вырабатываемой хорошо оплачиваемыми чиновниками, отвечающими за правильное детство.

Уважаемая редакция! «Коммерсант» обратил внимание на мою выходящую сейчас в издательстве Новое литературное обозрение книгу «Как мы жили в СССР» и посвятил ей специальную рецензию, за что я, конечно, благодарен. Очень рад, что читательская аудитория «Коммерсанта», к которой я отношусь с неизменным уважением, получила возможность узнать о моей работе. Однако, один момент в этой рецензии меня сильно огорчил и, как представляется, не очень соответствует стилистике вашего интеллектуального издания. Завершил свою статью рецензент словами о том, что мою книгу питает желчь. Выглядит подобное высказывание не очень интеллигентно. Я бы принял любые конкретные возражения критика и готов был бы их обсудить в любой аудитории, но от конкретики он как раз ушел, отметив чуть выше, что все собранные в книге факты – это «правда и с ней нет никакого смысла спорить». Но, так и быть, если рецензент почувствовал в собранном для книги материале желчь, то надо было бы написать (чтобы не дезинформировать читателя) о том, что я изливаю ее вместе с Майей Плисецкой, Галиной Вишневской, Олегом Басилашвили, Сергеем Юрским, Анатолием Равиковичем, Владимиром Войновичем и множеством других мемуаристов, материалами которых пользовался. Приводимые в книге факты и оценки в подавляющем большинстве случаев принадлежат им, а я лишь дополнял сказанное этими уважаемыми людьми. Более того, чтобы избежать перекосов, я использовал факты, приводимые целым рядом людей, представлявших советскую систему, – генералом МВД Юрием Чурбановым (зятем Л.И. Брежнева), генералом КГБ Филиппом Бобковым, высокопоставленным сотрудником ЦК КПСС Анатолием Черняевым, артистом Евгением Матвеевым, который играл Брежнева в кино. Привожу даже сведения из стенограмм заседаний Секретариата ЦК КПСС во главе с Михаилом Сусловым. Все они тоже изливают желчь? Кстати, в этой связи странно выглядит фраза рецензента: «Травин историческую литературу почти игнорирует». Это неправда, причем очень для меня неприятная, поскольку полностью дезинформирует как раз ту часть читательской аудитории, на которую я ориентируюсь – людей, любящих и уважающих историю. Достаточно взглянуть на список использованной литературы, чтобы увидеть множество работ по истории – от книг мемуарного, дневникового и эпистолярного жанров, до документов и профессиональных исследований. А тот, кто захочет проверить тщательность моей работы, обнаружит, что в этом списке абсолютно все издания реально использованы в тексте: из них взяты факты, оценки, мнения, и в каждой цитате есть ссылка на источник. Очень прошу читателей не верить рецензенту на слово, а взять мою книгу и лично проверить то, о чем сейчас здесь говорится. Вся методология моей работы строилась именно на желании не навязывать свое мнение, а собрать для уважаемых читателей массу связанных с жизнью в СССР фактов. Собрать из такого большого числа источников, которое сложно лично «прошерстить» каждому человеку, интересующемуся советским прошлым. Об этом подробно говорится с самого начала – в предисловии. Не понимаю, как можно было не обратить на это внимания? И там же, кстати, говорится о том, что, несмотря на свойственную мне, как многим другим людям, ностальгию по временам моей молодости, прошедшей в СССР, в этой книге жестко отделяется анализ фактов от ностальгических переживаний. Критик же каким-то образом обнаружил в книге попытки разобраться с моей непроработанной травмой и даже назвал рецензию «Старые песни о травме». Наверное, профессиональный психотерапевт после множества сеансов с пациентом может приходить к подобным выводам, но подобная неделикатность со стороны рецензента выглядит несколько странно. И последнее. Критик уверяет, что я не делаю попытки объяснения причин возникновения такого, как он пишет, «несуразного позднесоветского государства». Но вся вторая глава – это именно объяснение причин: как возникновения, так и несуразности. С моей оценкой (основанной, кстати, на трудах выдающихся исследователей социализма и, в первую очередь, венгерского мыслителя Яноша Корнаи) можно соглашаться или нет, но трудно ее не заметить.

Очень надеюсь на то, что уважаемая редакция найдет возможность довести мои уточнения к рецензии до сведения читателей «Коммерсанта». Заранее выражаю свою благодарность. Дмитрий Травин.

Написал письмо в "Коммерсантъ" о вчерашней странной рецензии на книгу "Как мы жили в СССР". Вряд ли его там опубликуют, но вообще-то текст в большей степени для вас: моих постоянных читателей. Выделил то, что в моей книге принципиально важно, и что следует знать, когда вы приобретаете книгу в магазине.

🎧 Многие институциональные решения, казавшиеся единственно верными в своё время, стали для нашей страны ничем иным, как ловушкой. Четыре таких решения повлияли на нашу страну сильнее всего. Слушайте новый выпуск проекта «Война, мир и книги», посвящённый книге Дмитрия Травина «Русская ловушка» в подкасте или на удобных платформах: 💙 VK 📺 RUTUBE А новые выпуски проекта слушайте каждый четверг в 21:00 на частоте 97,2 FM или онлайн

А вот весьма содержательный, профессиональный разбор моей предыдущей книги, который сделал директор ВЦИОМ Валерий Федоров, изучивший "Русскую ловушку" до деталей.

Сегодня появилась первая рецензия на пока еще не вышедшую книгу «Как мы жили в СССР». Первый блин вышел комом. Я этим не огорчен. Напротив, всякое упоминание в прессе, кроме некролога, это пиар. Но автор хочет обычно от читателей содержательного обсуждения. Его я пока не дождался. Естественно, от рецензента, которому книга не понравилась ждешь конкретных возражений, чтобы можно было устроить интересную для читателя полемику. Однако в данном случае критик не возражает, пишет даже, что «нет никакого смысла спорить» с рассказом о негативных чертах советского быта. Вместо обсуждения книги автор обсуждает меня. Его рецензия называется «Старые песни о травме» и текст моей книги под пером рецензента предстает в виде попытки ностальгирующего Травина предпринять самолечение от прошлого. На самом деле, разобрав в предисловии причины той тоски по прошлому, которая и мне не чужда, я специально подчеркнул, что «моей личной ностальгии в этой книге не место», и показал, на какие исторические материалы (дневники, мемуары, письма, документы) буду опираться. Критик этого не заметил, отмечая, что «Травин историческую литературу почти полностью игнорирует» (такого мне еще никто не говорил!!!), и создавая у читателя рецензии впечатление, будто я всю книгу со своими детскими травмами разбираюсь. Хотя вся вторая глава посвящена именно объяснению того, как возникла советская хозяйственная система и почему она так работала, критик уверяет, что Травин «не ставит себе задачу объяснения». Возможно, такое восприятие связано с тем, что хотя я писал максимально просто (со множеством жизненных примеров), объяснительная глава требует от читателя некоторого напряжения. А, возможно, странное восприятие связано с тем, что рецензент все же мельком раскрывает свои взгляды на советскую систему: «социализм был хорошей идеей, плохо реализованной на практике». Скоро, наверное, еще и сторонники учебника Мединского выскажутся. Но я буду ждать серьезных рецензий. Даже отрицательных. Может, устрою с таким рецензентом «баттл», как делали мы с замечательным историком Сергеем Сергеевым по нашим книгам, посвященным историческому пути России. https://www.kommersant.ru/doc/6981767

Николая Сванидзе я знал лишь поверхностно. Раскланивались при встрече на заседаниях одного московского комитета, но по-настоящему сотрудничали лишь однажды, когда мне довелось выступить с лекцией, организатором и модератором которой был Николай Карлович. Он прекрасно вел мероприятие: свободно давал высказаться и ставил умные вопросы, требовавшие от меня развития темы. Внезапная кончина Сванидзе – это, конечно, трагедия. Или, точнее, часть той огромной трагедии, в которую все мы попали. Трагедии, в которой гибнет не герой, а хор, как говорил Иосиф Бродский. Мне кажется, что несмотря на поверхностность нашего со Сванидзе знакомства, я хорошо представляю, что творилось в душе Николая Карловича и что способствовало его сравнительно раннему уходу. В молодости он был хорошим, перспективным ученым, но еще в Перестройку сделал в своей работе ставку на просветительство. Ему Сванидзе отдал все свои силы, но, в конце концов, оказалось, что усилия были напрасны. С ним, кажется, случилось то, что я в прошлом году описал в предисловии к «Русской ловушке». Но ловушка, в которую угодил Николай Карлович, оказалась значительно более страшной и глубокой, чем те ловушки, в которые угодили менее яркие и харизматичные ученые, занимавшиеся просветительством, публицистикой, журналистикой. Мы все сегодня падаем в пропасть, но Сванидзе пришлось падать с гораздо большей высоты, чем другим. С высоты, на которую он забрался, благодаря яркому таланту и глубоким знаниям. А кроме того, сказалось, наверное, и то, что его сферой деятельности было телевидение, где нет никакого пространства для маневра. Шаг влево, шаг вправо – и ты полностью вылетаешь из профессии. Малейшее сомнение в верности избранного начальством курса – и ты уже не можешь сказать ни слова. У скромного провинциального комментатора, вроде меня, всегда остается возможность писать для небольшого числа всё понимающих друзей. А часто остается еще научная работа. Остаются тексты, рассчитанные, скорее, на очень узкий круг мыслящих людей, чем на массовое восприятие. Но Николай Карлович все свои силы отдал просветительству. И, кажется, полностью выгорел.