Лисий след (сонеты и диссертации)

Горячее дыхание солнца, раззолоченность сентября… Давненько не дарила земля такой щедрой осени. …а весной-то намело снега — метель мая, белый-пребелый цвет, урожаю смерть без пощады, будущего как будто нет… Эта светлая благость, как прежде пурга со слякотью, куполом накрывает каждого вне зависимости от национальности, политической ориентации, возраста, пола и геолокации — не взирая на лица, выдают, так сказать, по акции, подтверждая библейскую аксиому: положено одинаково что тебе, что любому другому, доброму или злому, здоровому или больному, старому или молодому, эльфу, человеку, гному, иудею и эллину, мытарю и фарисею, мужчине и женщине, преступнику и добродею… …поголовное милосердие! Грибы-боровики в загорелых шлемах и другие сокровища недр подземных, яблочное или сливовое варенье, стройные или пузатые кабачки, тыквенные рыжие крутые бочки, огромадное осенние небо с созвездиями, яркими как на экскурсии в планетарии, — всем! Нет никакой табели о рангах, нет причастных и непричастных. Только запах ароматного чая и бесплатная чистая радость. В сентябре Господь теряет ключи от рая и приглашает на демонстрационную трапезу. …если бы посмела, я взяла б тебя за руку… На столе будут чаша, вино и хлеб. #в_стихах 15.09.2024

Женщина — вулкан Два исландских романа о непростой женской судьбе Сигридур Хагалин Бьёрнсдоттир «Вулканы, любовь и прочие бедствия», 2022 Аудур Ава Олафсдоттир «Мисс Исландия», 2021 Исландия — страна экзотики. Собственно, мы твёрдо знаем о ней две вещи: там сочиняли саги и до сих пор извергаются вулканы. Понятно, что современные исландские авторы стремятся освоить более привычные и популярные повествовательные жанры. Так, прошлым летом читала вполне себе антуражные детективы Рагнара Йонассона из серии «Сиглюфьордюр» с теменью, снежной слякотью, полярной ночью и трудовыми буднями полицейского участка в городке буквально на краю света и тьмы. Спрашивать, почему романы о «сильных женщинах» выходят у исландских писательниц заметно неправдоподобнее и неубедительнее, видимо, неприлично. Хотя одну причину назову точно: в обеих вариантах очень раздражает героиня типажа Мери Сью, наделенная какими-то невероятными способностями. Одна — великий вулканолог, вторая — великий писатель и поэт. Обе при этом немного «Золушки» — одарённые труженицы, незаслуженно обойденные славой (писательница), страстью (вулканолог). Обеим помогает до поры до времени «прекрасный принц» — или тот, кому в современной повестке сия роль доверена. Сказки, правда, оказываются с грустным финалом, но общая атмосфера от этого менее «сказочной» в значении недостоверной не становится. С другой стороны, а какими еще могут быть истории, если главное героини в них носят имя или посвятили себя изучению тех самых знаменитых исландских вулканов, кои они собой и олицетворяют? Гекла в романе «Мисс Исландия» — красотка, сама независимость, ее стихи печатают (под мужским именем), ее прозу воруют и присваивают себе мужчины, которым находиться в ее орбите — отдельное испытание из разряда «жить как на вулкане». Да, поднимаемая феминистическая проблема имеет место быть: женщине, чтобы пробиться в творчестве ли, науке ли, действительно нужно стать вулканом как минимум — чтобы быть замеченной, отмеченной, видимой (принцессой). Но почему во все это попутно встраивается обесценивание мужчин, понятно не очень. С женщиной-вулканологом метафора попроще: влюблённость мгновенно расколдовывает ученую-сухаря (наличие мужа и двоих детей «синечулковости» героини ни коем образом не мешает… ясное дело, чего еще от нас, женщин в науке, ждать). И на месте прежней серой мышки образуется вулканический кратер с извержением непреодолимой силы, сеющей огонь, пепел и разрушения в радиусе следующих двух сотен страниц. Не, описание реальных вулканов тоже прилагается — красивое до невероятия. (Вулканы — восторг, сюжет — отстой, мужскому нарциссизму — бой! Это если вкратце). Суммирую по итогам двух романов: в понятие «исландский текст», помимо обязательного извержения, автоматом включено любование исландцами, не разбегающимися от действий стихии, а с осознанной гордостью рвущими лицезреть величественный катаклизм. Лава у них в крови. — К сожалению, снова вспомнила, за что так не люблю ни любовные романы, ни романы «с повесткой»: первые меня не расслабляют, а второе — не зажигают. Раздражают. (Окей, не для меня писано). Занятно, что под гендерным углом зрения противоположности (массовая проза и проза актуальная) сходятся. Или, как минимум, зеркалят друг друга, рассказывая о женских талантах, женских мечтах, женских отчаяниях и женском одиночестве. Гори, вечно живая Исландия, страна-вулкан, каменно-сдержанная внешне и сияюще-смертоносная внутри. Уникальность природы даже если и не спасает прозу от вторичности, все равно подсвечивает ее подлинностью и суровой красотой. (И зря я прежде думала, что переводная литература кажется лучше современной отечественной оттого, что проходит строгую выборку. Как выяснилось, переводят решительно все подряд. Может, оно и правильно). #в_книгах

знакомый делится страхом быть брошенным казалось бы, очевидно: не веди себя как м…дак но увы, бросают любых, это так не работает Ариадна Тесеем на острове оставлена — безо всякого повода вычеркивают, забивают, забывают и лучших и просто хороших сорным плющом во мне разрастается страх одиночества Фирсов страх — уехали и не взяли никто никому ничего не должен, никто ни по кому не страдает где-то смачно, с шипением и шампанским жарят шашлык на углях Вишневого сада пока я — за пределами сей услады, за рамками ограды, пока меня обнулили, исключили, прогнали завязали на мне узелок — кричи / не кричи — некому слышать, дружок разматывая против часовой стрелки клубок уже прошедшего (как я оказалась в столь неприглядной точке жизненного процесса?!) пытаешься — через все препятствия и помехи — расслышать слабое-слабое эхо чужих шагов других голосов ухватиться за тоненькую витую цепочку слогов — дотянуться до уха — до духа — до сути — выломать двери, вырваться наружу из этой жути перестать быть растерянной и потерянной, опять и опять из омута, из морской волны, из глубины, из пут лабиринта отчаяния выплывать к людям не спрашивая: нужен, не нужен — добровольно меняя свое сомнительное самостояние на совместность досуга на «что-то там трам-пам-пам друг друга» друг для друга тысячелетняя круговая порука обнадеживает сознанием: прибой постоянно кого-то следом выкидывает на берег …невозможно остаться одной… только не в этот раз! только не под этой Луной! как только утихнет боль… #в_стихах 13.09.2024

Ключи от бессмертия Евгений Кремчуков «Фаюм» (2024) Когда у главного героя — аниматора, придумщика и сочинителя по имени Илья — на шее внезапно вырастает вторая голова, мирно посапывающая на плече и видимая только самым близким, он подозрительно мало заморачивается по этому поводу (вспомните, что называется, Грегора Замзу в подобной ситуации). И действительно, если ты зарабатываешь на жизнь а) перевоплощением в образ одного там знаменитого французского императора, изображая его на питерских улицах и возводя к нему свой род, б) составляя для состоятельных людей за большие деньги их вымышленные беллетризированные биографии (ложный автофикшн, он же фанфик — привет тебе, о современный литературный процесс), называемые «фаюмами», то обнаружить на себе вторую голову — буквально проснуться однажды утром двуликим Янусом, древнеримским богом дверей и порогов, перехода, начала и конца — в общем, как нефиг делать, конечно. Повествование то забегает вперед, то возвращается вспять, то ветвится несколькими параллельными нарративами, но в целом вертится вокруг, как мне показалось, сознательно обыгрываемого сюжета набоковского «Приглашения на казнь»: очутившись на виселице в чужом сне, герой вырывается на свободу (то ли реально, то ли метафорически) посредством своего творческого дара. А уж понарошку или взаправду происходила казнь, преступен ли герой, возможно ли заново набело переписать историю так, чтобы «у декабристов все-таки получилось» и зачем все это выросло у оленя всплыло в «петербургском тексте», каждый прочитавший решит самостоятельно. Во многом на очередной «петербургский текст» и купилась. Ведь что такое «Фаюм»? Вряд ли имеется в виду египетский оазис Эль-Файюм. Не то, чтобы я в очередной раз не подумала о необходимости хотя бы минимального историко-литературного комментария, отсутствие коего в современной прозе почему-то считается нормальной издательской (авторской?) стратегией, но ок, конечно, все же сходу вспомнят про «фаюмские портреты» — крайне реалистичные изображения, размещаемые в качестве посмертных масок в процессе погребения умерших в Римском Египте (I—III вв. от Р.Х.) Прозаические фаюмы Ильи-Януса — своеобразный пропуск в бессмертие, взимаемая им плата — монета Харона или жертва богам, а Петербург — вновь и вновь в современной и не только литературе — вестибюль Аида, город со встроенной преисподней, только у Кремчукова для разнообразия традиции в ее роли выступает не река (филиал Леты/Стикса), а …питерская подземка (не могу не воскликнуть «ура!», поскольку нежно люблю «подземный» текст московского метро, признанное царство Воланда (M как перевернутая W), и радуюсь питерской вариации)). Роман, вероятно, сложноват конструктивно (не слишком ли много дополнительных реальностей, личин и чужих биографий на квадратный сантиметр истории? Зато мой исследовательский лексикон пополнился понятиями «тульпа» и ее «вондер» (вондерлэнд)). Но текст спрессован и компактен, читается невероятно легко (опять же, снова в чат входят декабристы… а ведь год еще даже не юбилейный, но тем более приятно). Ну и, что ожидаемо, в финале смерть все-таки проигрывает жизни, любви и спасающей мир красоте (прямая цитата). Что и требовалось, так сказать. #в_книгах

В день рождения Льва Николаевича Толстого * * * Каждый раз, перечитывая «Войну и мир», воображаю:  князь Андрей, как и задумывалось изначально, выздоровел и, превозмогая отчаяние,  возложил на себя бремя жертвенности и печали. Страница, шурша, следует за страницей: Анна Пална Шерер и ее салон, московский обед, французский язык, Наполеон, адъютантик со знаменем и небо Аустерлица… Но именно такие и умирают!  Освобождающие крестьян абсолютно лишние лица. Выживают, как правило, женщины и Николаи. Нет-нет, ничего не имею против. Ростов — гусар, командир, идеальный муж и вообще — хороший. У него поди ровный почерк и твёрдый профиль. Ему восстанавливать Лысые горы да и всю остальную страну строить. Кто, если не Ростов, способен? …Когда Андрей с Пьером стоят у парома, обсуждая здешние и нездешние мосты и дороги, рационально не веря, но ощущая присутствие Бога, испытывая какую-то неосознанную тревогу, но собираясь ещё повертеться на этой смоленской земле, у кого хватит духу рассказать им о сюжетной петле, затянувшей удавку на их персонажных арках? Помните, в эпилоге:  будущий декабрист Пьер привозит семье подарки, Лысые горы засыпаны снегом как в пасторальной эклоге, выжившие взрослые спорят,  как быть честным человеком в России в диапазоне от Питера до Сибири,  ссорятся по вопросам оправдания применения силы — такие понятные, такие близкие, такие родные, такие злые… Но в голове-то у Пьера складывалось на загляденье красиво!  А князь Андрей Болконский, гордец спесивый, романтический герой-беглец,  масон, неудавшийся реформатор, раскаявшийся вдовец, брошенный жених, которому не бывать счастливым… «Война и мир» задумана для терпеливых, для способных по буковке, кропотливо  двигаться не ропща через все подробности и переливы  к финалу, воспевающему роевую жизнь. …слыша смерти шаги,  дыханием ее искалеченным  отважно пойти навстречу.  Жизни смерть не противоречит. Князь уносит с собой далече  жаркий Наташин лепет и девичьи робкие плечи,  собственные планы, прожекты и речи — в рай, где замыслы человечьи  на весах придирчиво взвешенные,  звучат громче дел или слов. Авторский произвол суров: в брюшину выстрел картечью… …потому и ждут его после смерти  никогда не светившие князю в тексте  сострадание и любовь. Остается поверить в это остальным, у кого не сбылось. Умирающим станет легче. Умиравший Андрей Болконский непременно воскреснет. Умирать или воскресать — не вопрос совершенно! Лишь бы не жить бесцельно и беспредметно, застрявши в теле как в горле кость.  Янина Солдаткина 9-10 сентября 2023  #солдаткина #толстой

Внезапно в любимом канале Современная поэзия / Modern poetry (https://t.me/feedyoursoul_me) его хозяйка Ольга @Ole_lucoje вспоминает мой прошлогодний стих, посвященный любимому роману сегодняшнего именинника - Льва Николаевича Толстого (заодно вспомнила, как читала и этот стих тоже в апреле в Своем поле... спасибо всем-всем, кто был, кто слушал, кто сейчас читает). Князь Андрей форева

Тело совершенно не слушается: сжалось в сведенную мышцу. Как будто у мышцы своя вселенная, свои звезды, планеты, полночь и утро — нутро онемело, сдалось кортизолу, окуклилось, не зная, как распрямиться, не прибегая к помощи виселицы. Сломать бы границы — сгенерировать дофамин с окситоцином, распахнуться как крылья птицы, согреться о Большую медведицу, объять объятьями созвездия, огонечек затеплить в межгалактической темени — вернуться обратно в привычные человечьи пределы, обрести свободу движения. (Опыт боли слишком дорого стоит). Новорожденными русалочьими подгибающимися ножками считать ступеньки из точки «Я» в следующую неизвестную точку, надеясь выговорить пароли. Судорога кривит губы аллитерацией: зря стараешься! Ни бэ, так сказать, ни мэ. …да, тоскую по тебе… #в_стихах 23.08.2024

Говорят, сегодня на календаре — День рыжих. Не то, чтобы я окончательно привыкла к своему колору (хотя аргумент продавщиц о том, что красное/желтое/зеленое подойдет к цвету моих волос слышу все чаще). И тут дело даже не в сакраментальном: «А вы и правда похожи на лису» (разве?) Но если рыжий — судьба всех ведьм, поэтесс и прочих выламывающихся из общего ряда личностей, то я точно она самая. Рыжая. Осенняя. Люблю, когда деревья рыжеют и золотятся. Всем счастья и тёплой осени! #офтоп