Фантомы конечности

С этих интеллигентов больше одного алимона и не спросишь.

Заметил тут, что на обложке всемощной книги Сафрански о Хайдеггере красуется сие. Есть кто посвящённый, готовый истолковать сей убойный символ в его обращённости к герру Хайдеггеру?.. Яви свой лик, великий герменевт!

Никогда не любил студентов. Вздорные, шумные, сами себе ненужные. Через одного, быть может, недоношенные. Еще чаще – прилипалы Диониса, интриганы, либералы, снобы. Редкий человек, отдав студенчеству «лучшие годы», не становится затем пожизеннным подлецом и профурсетом духа. Должно быть, поэтому высшее образование какой-то лукавец сделал катастрофически общедоступным. Если же вы узнаете, что студенты сделали с великим Адорно, вы тоже их навсегда не полюбите. Спойлер: они его убили!

Слова как вещи-в-себе «Есть такая ду­ховная сфера, которая хранит сама себя, которая, далее, умеет хранить сама себя, которая умеет хранить себя от человека; она в отличие от овеществленных зданий, книг, всяких прочих культурных достояний не дается до конца в руки человеку. Будь все иначе, человек, вне всякого сомнения, поступил бы со словом точно так же, как поступает он с зда­ниями, картинами и книгами, вообще со всяким достоянием, которое оказывается в его руках, в его распоряжении, — он растрепал, исковер­кал, испоганил бы слово, подверг его всем мыслимым и немыслимым унижениям, уничтожил бы все, что только захотел бы. Он именно это, впрочем, и производит со словом — однако лишь по мере своих возмож­ностей, лишь по мере того, насколько он допущен к слову и в слово, насколько слово в его власти. Итак, есть духовная сфера, которая умеет хранить сама себя, и эта сфера есть слово. На него мы и можем возла­гать всю свою надежду, при этом крепко задумываясь над тем, откуда же берется в слове эта неприступность, это его самовольное самостоя­ ние. Сберегая свою духовность, мы можем с надеждой воззреть на Слово, являющее нам пример крепости». А.В. Михайлов, Терминологические исследования А. Ф. Лосева и историзация нашего знания.

Один из примеров беспардонного похлопывания Летова по плечу – идиотическое поздравление от посольства США. От такого юбиляр точно пришёл бы в неописуемый восторг. И да, строчку «слово «люди» пишется с большой буквы» лично я всегда прочитывал в духе «Восстания масс» Ортеги-и-Гассета. Допускаю, что я здесь не вполне прав. Но лепить из неё манифест всечеловечьего гуманизма, как это делают на голубом глазу дичьрайтеры американского посольства, и вовсе смехотворно.

Сегодня Летову могло бы исполниться шестьдесят. И это было бы здорово и вечно. Но не было. В этот день по древнерусской традиции публика начинает соревноваться в перетягивании Летова. Цитировать всё это нет нужды, телеграм пестрит. Одни тянут в красную сторону, другие в коричневую, эти в интербригадную, те в почвенническую, интеллигенты в творчески-метафизическую, битники в хиппарскую и тд. В иные годы я наблюдал эту народную забаву не без любопытства. Порой в груди даже занимался огонёк боления и ощущение чего-то, пусть полубезумного, но празднично-карнавального. А как говаривал сам юбиляр, если в этой жизни нет праздника, то… Но сегодня Летова мне стало просто по-человечески жаль. Всё это навязывание и предъявление поэту себя любимых смотрится и скучно, и грустно. И, вероятно, никому из алчущих причаститься Летов не подал бы руки. Ну вот, скажем, у вас день рождения. Толпа разношёрстных полузнакомых и полуродственных существ спешит наперебой вас поздравлять. Да так чтобы непременно подсесть поближе, обнять покрепче всех-других остальных (которые, как известно, «такое дерьмо»). Или нет, не так. Собираешься отмечать юбилей. И думаешь: тех позвать – обидятся эти. А позвать этих – обидятся те. Крутишь-вертишь этот барабан у виска и наконец понимаешь, что лучше и вовсе было бы сегодня не рождаться. И уж, по крайней мере, не стоит отмечать. И вот ты решаешь не отмечать. Может быть, даже заболеваешь или умираешь специально по такому торжественному поводу. Чтобы наверняка. А они всё равно прут и прут, прут со всех сторон с разноцветными партаками на спинах, прут, как зомби, как воспетые тобой матросовы, как бесы, вселившиеся в свиней. И нет среди них никого, нет действительно никого, кто бы опроверг твою смерть.

Борис Рыжий родился, ровно полвека тому назад. В мае 2001-го поэт уйдёт в бессрочный творческий отпуск. И оставит нам ворох своих стихов. Я полюбил в нём многое. Смертельную простоту – обманчивую, но не обманывающую, синеватую прозрачность слога, пошарпанный русский онтос 90-х. Но, возможно, главное для меня в том, что в своих образах и сюжетах Рыжий, выверяя каждый кадр, доснимал «Отпуск в сентябре» Мельникова, дописывал вампиловскую «Утиную Охоту». В его стихах можно почувствовать, что было с Зиловым до и что стало после. Да и вся его жизнь, в общем, тоже про это. А иногда отец мне говорил, что видит про утиную охоту сны с продолженьем: лодка и двустволка. И озеро, где каждый островок ему знаком. Он говорил: не видел я озера такого наяву прозрачного, какая там охота! представь себе... А впрочем, что ты знаешь про наши про охотничьи дела! Скучая, я вставал из-за стола и шёл читать какого-нибудь Кафку, жалеть себя и сочинять стихи под Бродского, о том, что человек, конечно, одиночество в квадрате, нет, в кубе. Или нехотя звонил замужней дуре, любящей стихи под Бродского, а заодно меня — какой-то экзотической любовью. Прощай, любовь! Прошло десятилетье. Ты подурнела, я похорошел, и снов моих ты больше не хозяйка. Я за отца досматриваю сны: прозрачным этим озером блуждаю на лодочке дюралевой с двустволкой, любовно огибаю камыши, чучела расставляю, маскируюсь и жду, и не промахиваюсь, точно стреляю, что сомнительно для сна. Что, повторюсь, сомнительно для сна, но это только сон и не иначе, я понимаю это до конца. И всякий раз, не повстречав отца, я просыпаюсь, оттого что плачу. 1999

Все же вместе Шопенгаун, Нидше и Шпендлер составляют философию жизни, «символом» которой зачем-то стала одна тесная и дорогая кофейня.

Думается, что Шпендлеры, открытые филологом Аствацатуровым, безусловно испытали влияние Шопенгауна и Нидши. А ещё думается, что пора, подобно Афанасьеву, пуститься по Руси – собирать заветные русские варианты произношения фамилий философов.

Идущий путём познания встретит немало философских существ, умеющих в оборотничество. Кьеркегор то и дело оборачивается Киркегаардом, Фрейд Фройдом, Хайдеггер Гейдеггером и тд. (ШестОв - ШЕстовым). Впрочем, эти академические изыски – лишь ступеньки к подлинным жемчужинам народного транскрибирования. Пример того, как народ наш мыслит себе классиков немецкой неклассики – на скрине.